Перепечатка с издания: Руткевич А. М. Психоанализ. Истоки и первые этапы развития: Курс лекций. М.: Издательская группа ИНФРА-М — ФОРУМ, 1997. — 352 с. ISBN 5-86225-655-5.
Глава «Открытие». С. 156—161.
Добавлены «ё».
Историки психоанализа обычно ссылаются либо на строго установленные Фрейдом во время лечения пациентов «факты», либо на его «самоанализ», как на основной источник его открытия. И то, и другое верно лишь отчасти.
Возьмем в качестве примера знаменитый случай «Анны О.», который приводится чуть ли не в любой книге по психоанализу. Он выглядит как образцовый случай «катарсического лечения», которое предваряло психоанализ и дало Фрейду главное направление поиска. Фрейд ссылался на этот случай и в своих лекциях 1909 года, которые он читал в США, и в «Очерке истории психоанализа», и в лекциях 1915/16 годов. «Смысл невротических симптомов, — писал Фрейд, — был открыт сначала И. Брейером благодаря изучению и успешному излечению одного случая истерии, ставшего с тех пор знаменитым».1 Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. — М., «Наука», 1988, С. 163. Я не стану пересказывать то, что было изложено сначала Брейером, а затем Фрейдом и множеством его комментаторов — не только потому, что он столь часто описывался2 См., например, упоминавшиеся выше работы А. Лоренцера, Л. Шертока и Р. де Соссюра. Чрезвычайно подробное его описание можно найти в биографии Фрейда, написанной Э. Джонсом., но и по той причине, что вся эта история оказалась плодом вымысла.
В 1972 году канадский историк Г. Элленбергер написал статью3 См.: Ellenberger H. F. The story of «Anna O.». A critical review with new data //Journal of the History of the Behavioral Sciences, 1972, № 8, p. 267—279., в которой впервые обратил внимание на факты, полностью опровергающие ранее представленные Брейером в его истории, которая затем с добавлениями Фрейда рассказывалась чуть не в каждой книге по психоанализу. Элленбергер отыскал историю болезни Берты Паппенхейм (так звали «Анну О.»). С этой историей болезни она отправилась в санаторий Бельвю в Кройцлингене после лечения у Брейера. Дальнейшие записи были сделаны врачами Бельвю. По ним Элленбергер установил, что ни о каком «успешном излечении» не было и речи, да и сам факт применения «катарсического лечения» оказывался под вопросом, поскольку основной проблемой, с которой столкнулись психиатры в санатории, была сильнейшая наркотическая зависимость Б. Паппенхейм от морфия. Сохранились у нее и те симптомы, от которых ее, якобы, исцелил Брейер.
О том, что мы имеем дело с явной фальсификацией, в дальнейшем писал X. Т. Эршенрёдер1 См.: Erschenroeder Ch. T. Hier irrte Freud. Zur Kritik der psychoanalytischen Theorie und Praxis. — München-Weinheim, 1986., указавший на то, что именно Брейер пичкал «Анну О.» гигантскими порциями морфия и в результате сделал пациентку морфинисткой. «Истерия» была изначально ложным диагнозом, а пресловутый катарсический метод не дал никаких сдвигов — в результате Б. Паппенхейм вынуждена была в течение трех лет реабилитироваться от последствий лечения, от обретённого морфинизма.
Недавно к этой теме обратился известный датский (живущий в США) историк психоанализа М. Борк-Якобсен2 Borsch-Jakobsen M. Souvenirs d’Anna O. Une mystification, centenaire. — Paris, 1995., который выяснил еще ряд подробностей этого «случая». Он оценил его как гигантскую мистификацию. До того как Б. Паппенхейм начал лечить Брейер, у нее вообще не было истерических симптомов, выявлены были лишь кашель и лицевая невралгия, вызванная заболеванием зубов. Кстати, от лицевой невралгии страдала одна из пациенток Фрейда, который упорно выводил наблюдаемые симптомы из истерического невроза (случай «Цецилии М.» — Анны фон Либен). Сам Брейер говорил о том, что это была «инкубационная фаза», во время которой шло развитие невроза. Но Борк-Якобсен установил, что лишь вместе с началом гипноза у пациентки появились «гипноидальные состояния», соответствующие теории Брейера, а вместе с ними и шлейф тех истерических симптомов, которые обычно приводятся в этой истории как то, с чем изначально столкнулся Брейер. Иначе говоря, симптомы были вызваны самим лечением. Нечто подобное происходило в Сальпетриер, где пациенты Шарко играли свою роль по правилам, которые устанавливались в этом «театре» терапевтом-гипнотизером. Даже если Борк-Якобсен ошибается в своем предположении, будто Б. Паппенхейм просто приняла эту «игру» и свою роль в «приватном театре» (лишь бы вырваться из несносных условий мещанской семьи), симптомы у нее возникли в результате гипноза, но никак не были символическими воспроизведениями её прошлого.
История была опубликована Брейером в 1895 году, то есть через 13 лет после самого лечения. Рассказ этот, пишет Борк-Якобсен, «слишком хорош, чтобы быть правдоподобным». В психиатрическую лечебницу в Кройцлингене Берта Паппенхейм была помещена по совету и при содействии Брейера, который прекрасно сознавал неудачность всех своих попыток излечить пациентку. В лечебнице сохранилась медицинская карта, переданная Брейером Роберту Бинсвангеру (отцу Людвига Бинсвангера). В ней содержатся записи самого Брейера, а потом записи врача из лечебницы, д-ра Лаупуса. По ним видно, что у больной была сильнейшая лицевая невралгия, что в 1881 году прошла неудачная операция, что она привыкла к большим дозам морфия, который ей давал Брейер, а заодно, так как она не могла спать, еще и к большим дозам хлорала. В «Исследовании истерии» нигде не упоминаются ни невралгия, ни морфинизм. Никакого излечения не было — все истерические симптомы сохранились. Они фиксируются и в другой карте — с 1883 по 1887 год Берта Паппенхейм трижды была в лечебнице Инценсдорф. (Впервые она побывала там в 1881 году.) Брейер отказался ее лечить после того, как она была в Кройцлингене, а не до того. Он долго сопротивлялся публикации этого явно неудачного для врача случая лечения — публикации, в которой описывается happy end. Фрейд знал, какова была реальная ситуация, Брейер не скрывал от него неудачности «катартического» лечения (об этом говорится в письме Фрейда невесте от 5 августа 1883 года, Марта Бернайс была знакома с Бертой). Тем не менее, Фрейд настаивал на публикации — этот «случай» был необходим, чтобы подчеркнуть первенство перед «французами».
Не удивительно, что сама Берта Паппенхейм была противницей психоанализа. Но выступать публично она не могла, занимаясь активной общественной деятельностью — и о длившейся годами истерии, и о морфинизме вспоминать не следовало. Но можно себе представить, каким было её отношение к медикам, которые пользовались этим молчанием и беззастенчиво врали о своих «успехах». Скверно то, что даже область общественной деятельности Берты Паппенхейм Фрейд и его биограф Джонс ухитрялись связывать с «сексуальным интересом», который, мол, определял её невроз. Она спасала малолетних от проституции, а это — в духе этой теории — выводили из вытесненной сексуальности. Как замечает Борк-Якобсен: «Словно психоаналитики никак не могли простить Берте Паппенхейм того, что она выздоровела без их участия».1 Borsch-Jakobsen М. Souvenirs d’Anna О. Une mystification centenair. — Paris, 1995, p. 39. Фрейдом было выдумано и бегство Брейера — будто он вместе с женой спешно уехал из Вены. Ложью в этой истории было и то, что результатом этой поездки был ребёнок — Дора Брейер родилась за три месяца до предполагаемого рассказом отъезда и собственного зачатия. Не было у Паппенхейм «ложной беременности» — это чистейшая выдумка Фрейда.
В узком кругу психоаналитиков некоторые знали, что лечение было неудачным. Об этом как-то прямо сказал Юнг, уже порвав с Фрейдом. Легенда становится истинным мифом после публикации книги Джонса. Трудно возложить за всё это ответственность на Джонса — не сам он всё это выдумывал, но исполнительно повторял за Фрейдом. В письме С. Цвейгу от 2 июня 1932 года Фрейд сам рассказывает эту историю в том же духе; так он преподнес и случай М. Бонапарт в 1927 году (сохранилась сделанная ею запись). Фрейд ухитрился даже выдумать свой визит к Берте Паппенхейм после «бегства» Брейера, хотя он только через полгода впервые услышал об этом случае. Выдумано то, что накануне смерти Брейер признавал правильность теорий Фрейда и будто бы они накануне смерти встречались. Вымыслом оказываются и сведения относительно угрозы самоубийства жены Брейера, и относительно вообще какой-либо роли сексуальности в отношениях Брейера и пациентки. И все это придумывалось для того, чтобы, во-первых, оттенить неудачность лечения, а во-вторых, объяснить отход Брейера из-за его «трусости» — лечение не удалось до конца только потому, что Брейер «бежал», да и от психоанализа ушёл по той же неблаговидной причине2 В 1909 году Фрейд писал Юнгу — 21.11.1909 — что chimney sweeping есть не что иное, как символическое замещение коитуса, а Брейер этого не сумел понять.. Борк-Якобсен прослеживает начальный момент всех этих инсинуаций. Еще в письмах невесте Фрейд начинает придумывать «роман» между доктором и пациенткой, но тут ещё нет центральных пунктов легенды, нет никакой «трусости» и «бегства» Брейера.
Но ещё важнее для разоблачения легенды то, что лечил Брейер вовсе не в духе позднейших теорий — лечение ещё напоминало магнетические сеансы конца XVIII века, а сам Брейер в 1882 году никак не осмыслял его в духе теории психической травмы. Фрейд стал истолковывать этот случай подобным образом тоже далеко не сразу, но примерно с 1888 года, то есть после стажировки в Сальпетриер и выхода статей Жане. Случай был нужен исключительно для того, чтобы отстоять приоритет перед Жане — мол, Венская «школа» раньше и независимо от «французов» совершила все открытия.
Стоить отметить, что Брейер публиковал приукрашенную историю неохотно, он не хотел превращать в неподражаемый образец явную неудачу. Фрейд был лишен таких «предрассудков». Мало того, что Фрейд часто путал свои фантазии и действительность, но и человеческие качества видны здесь не самые лучшие. Даже не касаясь явной лжи (переходящей в клевету, когда речь идет о Брейере), можем ли мы доверять учёному, который придумывает и подгоняет все под нужные ему схемы? Значение совершенных Фрейдом открытий сегодня не отрицают даже многие принципиальные противники психоанализа. Совсем иной может быть оценка личности Фрейда, его моральных качеств. Конечно, он не был первым из учёных, кто приложил все усилия для того, чтобы его учение «затмило» всех предшественников, как будто их вообще не было, кто создал легенду, причем сделал это сознательно. У него были предшественники в подобном мифотворчестве, в том числе среди великих. А. Койре так писал о Декарте: «К сожалению, моральное величие не всегда соответствует интеллектуальному, и в этом отношении Декарта не сравнить с великими докторами схоластики. Он тщеславен, он ищет личной известности; когда он любой ценой добивается торжества своей философии, то речь у него идет не только о торжестве истины как таковой, по прежде всего о победе его учения. Он пользуется хитростями и дипломатическими увёртками подобно иезуитам и делает это весьма утончённо. Он заботится о своей славе и приуготовляет путь для легенды по собственному поводу. Он тайком пользуется источниками и их замалчивает. Он отрицает заимствования, сделанные у других, подчёркивает осуществленные им самим модификации и значение сомнительных положений. Зачастую вообще возникает впечатление, что мы имеем дело не с великим философом, а с остроумным адвокатом. Ему неплохо удалось творение и распространение легенды, пусть не среди современников, а среди потомков».1 Koyre A. Descartes und die Scholastik, Wissenschaftliche Buchgesellschaft. — Darmstadt, 1971, S. 158. Каждое слово, сказанное о Декарте, относится к Фрейду. Более того, Фрейд создал не только легенду, но и «движение», так сказать, материальный носитель самовоспроизводящегося мифа. Физику Декарта могли разумными доводами критиковать и современники, и потомки, и никто из картезианцев не пользовался сомнительным аргументом, что критики метафизики или физики страдают от психического заболевания. Можно сказать, что Фрейд является образцом для немалого числа «интеллектуалов» XX века, которые в меньших масштабах повторяли те же процедуры самовозвеличения.
Даже если мы допустим, что Фрейд верил Брейеру на слово и не заглядывал в историю болезни «Анны О.», мы уже не можем принимать этот случай в качестве первого успешного применения психоаналитического метода. Известны и другие мистификации, когда за блестящими описаниями Фрейда скрывается принятие желаемого за действительное. Так, история «маленького Ганса» — сына Макса Графа, музыкального критика, посещавшего заседания психоаналитического общества, — оказалась безусловной фальсификацией. Это по «свежим следам» выяснил еще швейцарский философ и психолог Хэберлин, хорошо знакомый и с Фрейдом, и с отцом «маленького Ганса». Вряд ли мы имеем дело с сознательной подтасовкой. В то время Макс Граф был истовым поклонником Фрейда (он отошёл от него позже, во время изгнания из ассоциации Адлера). Он расспрашивал ребенка, по существу, подсказывая ему ответы. Сложнее всего оказалось растолковать сыну желание овладеть матерью и ревность к отцу — тот долго не понимал, чего от него хотят и каковы функции половых органов. Не была придуманной только боязнь по отношению к лошадям, но такой страх можно объяснять и менее экзотическими причинами, чем проекция на коня образа отца.
Ссылки всех психоаналитиков на эмпирический опыт следует учитывать, поскольку чаще всего они не заняты выдумками и сознательными фальсификациями. Но доверять им тут не приходится, поскольку «факты» всегда предстают как частные случаи тех «законов», которые были установлены независимо от всякой эмпирии. Фрейд сначала повсюду находил соблазнение в раннем возрасте как причину истерии, а затем отказался от такого рода «фактов» ради других. Можно сказать, что опыт лечения подталкивал Фрейда к определенным теоретическим выводам, что наблюдаемые им случаи противоречили прежним теориям и свидетельствовали о необходимости перемен. Но его теоретические нововведения явно не были результатом индуктивного накопления данных, на основе которых были сделаны обобщения.